В стародавние времена, когда ещё хаживал по свету седой как лунь Дед Мороз, жил-был царь, богатый, как царю и положено. И был у него сын по имени Йоница, по прозвищу Фэт-Фрумос (добрый молодец, богатырь).
Много развлечений у Йоницы: и хороводы он водить горазд, и музыкантов не прочь послушать, но дороже всего были молодцу добрые кони из отцовской конюшни. Уж он и холил их, и лелеял, и на выгон выводил, где клевер послаще.
А надо вам сказать, что нигде не рос такой клевер, как у большого озера. Называлось оно Чудо-озеро. Нет-нет да выходила из него то одна, то другая фея — людям показаться.
Вот раз вечером Йоница вместе с царским конюшим погнал лошадей на выгон к этому озеру. Он лёг спать на берегу, а конюший остался за лошадьми смотреть. Вдруг как всколыхнётся вода в озере — и выходит на берег фея, распрекрасная девица, такой красоты на всём белом свете не сыщешь. Подходит она к Йонице, целует его и молвит:
— Проснись, милый друг!
А Йоница спит — ничего не чует. Девица ну слёзы лить, ну звать его, а он спит богатырским сном — не шелохнётся. Делать нечего — пришлось фее вернуться обратно в озеро.
Когда лошади напаслись вдоволь, конюший растолкал Йоницу, и они пустились в обратный путь. Дорогой конюший рассказал царскому сыну, как фея из озера выходила. Запечалился Йоница, досадно ему на себя стало.
На другой вечер снова они повели лошадей на выгон. Йоница решил спать не ложиться, но сон слаще мёда, против воли глаза смыкает. Вышла фея из озера, будила-будила Йоницу, не добудилась, заплакала и ушла в своё озеро. Конюший всё видел и диву давался, как это Йоница спит — ничего не чует. А поутру рассказал ему, как фея над ним плакала-убивалась.
В третий раз повёл Йоница лошадей в ночное к Чудо-озеру. Ходит он взад-вперёд по берегу, глядит во все глаза, поджидает свою фею, а её нет и нет. Дай, думает Йоница, прилягу на траву, так ждать сподручнее будет. Только прилёг, сон его и сморил. Вышла фея из озера и ну его будить. Спит молодец — хоть из пушек пали. Тогда фея и говорит:
— Прости-прощай, милый друг. Больше я к тебе не приду.
Сняла у Йоницы с пальца перстень, себе на руку надела, а свой — ему. И ушла. Растолкал конюший царского сына, так, мол, и так, говорит, опять ты фею прозевал. Йоница смотрит – а у него на мизинце чужой перстенёк, а перстеньке слова: «Иляна Косынзяна, золотая коса, в косе цветы поют, девяти царствам покоя не дают».
Прочёл надпись парень — и тоже покой потерял. Вернулся он домой, раздал своё добро бедным, справил себе пару железных лаптей, взял стальной посох и пошёл по белу свету искать Иляну Косынзяну.
Перво-наперво завернул он к своему зятю, мужу младшей сестры, и спрашивает:
— Не слыхал ли ты чего про Иляну Косынзяну?
— Слыхом не слыхал, — отвечает зять.
Отправился Йоница дальше, приходит ко второму зятю, мужу средней сестры, и спрашивает, не слыхал ли тот про Иляну Косынзяну.
— Сказки слыхал, — отвечает зять. — Про неё только сказки и услышишь.
Делать нечего, привязал Йоница покрепче свои железные лапти и дальше пошёл. Сердце-то — лучший поводырь. Вот приходит он к третьему зятю, мужу старшей сестры, и говорит:
— Много ты на своём веку повидал, может, знаешь про Иляну Косынзяну?
— Не нашлось ещё до сей поры такого удальца, который бы в гостях у Иляны Косынзяны побывал, — отвечает зять. — В её царство и дороги-то нету, ни пройти, ни проехать. Ступай-ка ты лучше домой, нечего тебе по свету бродить, людей смешить.
Йоница язык прикусил, тоску в сердце затаил. Простился с зятем и снова в путь отправился. Шёл он, шёл горами высокими, долинами широкими, лесами тёмными. Кого встретит, сейчас про Иляну Косынзяну спрашивает, да все в ответ только плечами пожимают. Так плутает он по белу свету, а Иляна из головы не выходит. Иной раз чудится — вот она перед ним. Наваждение, да и только.
Вот дошёл он до горы, за которую вечером солнце садится. Стал на неё взбираться, видит – пещера. Пошёл он в пещеру всё глубже и глубже: ни одной живой души, только змеи шуршат, да звери рыщут. А Йоница идёт, страха не знает. Видит – впереди свет. Он шагу прибавил. Вышел на волю: бежит быстрая речка, вода в ней черней сажи, а на речке мельница работает, колёса так и мелькают – любо-дорого посмотреть.
Входит парень на мельницу – никого. А что за мельница без народа? Огляделся, видит в углу старый старичок, веки крючьями себе поднимает, такой дряхлый. Муку в мешки высыпать не успевает, так лихо зерно мелется.
— Здравствуй, дедушка, — говорит Йоница старику.
— Здравствуй, молодец, — отвечает старик. — Скажи на милость, каким ветром тебя ко мне занесло? Сюда вовек человечья нога не ступала.
— Человек всюду дойдёт, за девять морей, за тридевять земель заберётся. Вот и я хожу, пытаю каждого встречного-поперечного, да всё без толку. Может ты мне, дедушка ответишь? Поди давно на свете живёшь.
Старик поднял крючьями веки, взглянул на Йоницу и спрашивает:
— Чего же ты ищешь, молодец?
— Ищу я Иляну Косынзяну, не слыхал про неё?
— Как не слыхать, коли эта мельница её. И я для неё день и ночь муку мелю. Каждое утро прилетает сюда девять птиц-великанов, каждая по четыре мешка пшеницы на себе несёт, за сутки я их должен в муку смолоть.
У Йоницы будто камень с души свалился. Слово за слово – глядишь, старик ему доверил вместо себя муку молоть и в мешки ссыпать, а сам прилёг и тут же уснул. Уж больно он намаялся. А Йонице только того и надо. Он вмиг мешки мукой наполнил, а в один сам залез, и крепко его изнутри зашил.
Тут поднялся великий шум. Налетели птицы-великаны, кричат старику:
— Эй, готова мука?
Старик встрепенулся, веки поднял, туда-сюда – нет его помощника, и след простыл. Делать нечего, нагрузил старик мешки птицам на спины, да только их и видели: быстрее ветра летели те птицы.
Так Йоница цел и невредим добрался до царства Иляны Косынзяны. Отдали птицы мешки пекарю. Развязал пекарь один мешок. А там парень сидит.
— Ты как сюда попал? Сюда живые души не забредают.
— Это ещё как сказать, — отвечает Йоница и показывает ему перстень Иляны Косынзяны. Взял его пекарь в свой дом жить. Настало время пекарю хлебы печь. Йоница и говорит:
— Позволь мне хлебы испечь. Вот увидишь — не подведу.
— Ну что же, пеки, — говорит пекарь.
Замесил Йоница тесто по-своему, посадил в печку. Испеклись хлебы на славу – пекарь только руками развёл. Отнёс пекарь хлеб Иляне Косынзяне. Взяла она один каравай в руки и спрашивает:
— Кто такой хлеб испёк, пышный да румяный?
— Я испёк, кто же ещё, — отвечает пекарь.
Когда весь хлеб вышел, Йоница снова вызвался помочь пекарю. И получились у него хлебы вдвое пышнее да румянее прежнего. Снова подивилась Иляна, такого хлеба ей пробовать не доводилось.
В третий раз настало время печь хлебы. Взялся Йоница за дело и запёк в один каравай перстенёк Иляны Косынзяны. Приносит пекарь хлеб хозяйке. Она один каравай разломила – перстень оттуда и выпал. Подняла Иляна его и смотрит – перстень-то её. И спрашивает она пекаря, кто хлеб испёк. Пекарь и признался, что Йоница у него работал.
Иляна тотчас велела привести его, обняла на радостях, велела в царские одежды нарядить. Он-то, пока странствовал, совсем пообносился. Обвенчались они и устроили пир горой.
После свадьбы Иляна дала Йонице связку ключей от всех амбаров и кладовых. Только от одного погреба не дала она Йонице ключа. Стало его точить любопытство: что в том погребе? Попросил он у Иляны ключ, ну она и дала.
Пошёл Йоница к погребу, дверь отпер, внутрь заглянул, видит: стоит огромная бочка. Слышен голос из бочки: открой, мол, дверь пошире. Распахнул Йоница настежь двери, тут как стали обручи на бочке лопаться! Да как вырвется на волю чудище – змей величиной с гору. Схватил он Иляну Косынзяну и унёс за тридевять земель.
Горько заплакал Йоница, да слезами горю не поможешь. Снова снарядился он в путь, искать свою Иляну. Надел железные лапти, взял стальной посох и пошёл куда глаза глядят. Идёт он и горько кается, но некого ему винить кроме себя.
Долго ли коротко шёл, приходит к дому Параскевы-Пятницы и стучится в дверь. Говорит ему Параскева-Пятница:
— Если ты добрый человек, входи, а недобрый – уноси ноги. А не то напущу на тебя пса с железными клыками, живым не уйдёшь.
— Человек-то я добрый, — отвечает Йоница.
Впустила его Параскева-Пятница и спрашивает, куда он идёт. Йоница и рассказал ей, как было дело.
— Ну и ну, говорит она, — вот уж истинно: дурная голова ногам покоя не даёт. Хоть надежду не теряешь – и то хорошо. Дам я тебе лук со стрелами, он тебе пригодится.
Взял Йоница лук и пошёл дальше. Идёт он через царства-государства и пришёл к избушке. Над нею вороны кружат, волки воют – страх, да и только.
Вошёл он в избу и видит: сидит страшилище, баба-яга, вместо ног копыта, когти как серпы острые, в пасти клыки железные. Спрашивает баба-яга, каким ветром его сюда занесло. Йоница отвечает, что пришёл в работники наниматься.
— Вот и хорошо, — говорит баба-яга, — мне как раз пастух нужен, нанимайся ко мне, а работа моя будет пустячная: будешь год кобылицу в ночное водить и домой приводить.
Сказано – сделано. Год в те времена всего три дня длился. Йоница и рассудил, что как-нибудь продержится. Настал вечер. Привела к нему баба-яга кобылицу да наказала за ней присматривать хорошенько. Не то – голова с плеч.
Сел Йоница на кобылицу верхом и поскакал на выгон. И лук со стрелами не забыл прихватить. Скачет он по дороге, а навстречу птица с перебитой ножкой. Только Йоница тетиву натянул – птицу подстрелить, а она ему и говорит:
— Не тронь меня, молодец, лучше перевяжи мне ножку, я тебе ещё пригожусь. Сжалился он над птицей, перевязал ей ножку и поехал своей дорогой.
Приехал он на выгон, подумал-подумал и не стал с кобылицы слезать. Решил, так вернее будет. Кобылица траву щиплет, а Йоница верхом на ней носом клюёт, так и заснул. Скинула его кобылица на землю, а сама обернулась птицей и полетела в лес с другими птицами песни распевать. Просыпается Йоница чуть свет, глядь – а он не на кобылице верхом сидит, а на камне, в руках – уздечка.
Заплакал он, запричитал, да так жалобно, что иные птицы даже петь перестали. Вдруг слышит он голосок:
— Не бойся, молодец, найдётся твоя кобылица.
Видит: сидит передним та птица, которой он ножку перевязывал. Вот созвала эта царь-птица своих подданных и велела им песни петь и по голосу слушать, которая из них самозванка. Как запели птицы, так и узнали по голосу самозванку и привели её к Йонице. Огрел он её уздечкой и говорит:
— Не велю тебе быть птицей, а велю быть опять кобылицей.
Птица снова сделалась кобылицей, оседлал её Йоница и вмиг доскакал до избушки бабы-яги. Баба-яга как их увидела, взъярилась, бросилась на кобылицу, задала ей трёпку: смотри, говорит, коли в другой раз он тебя найдёт, пеняй на себя.
На другой день к вечеру поехал Йоница опять на выгон. Едет он и встречает хромого зайца: ковыляет косой, лапу волочит. Йоница прицелился было в него из лука, а заяц говорит:
— Не тронь меня, лучше перевяжи мне лапу, я тебе ещё пригожусь.
Йоница лапу перевязал и отпустил зайца.
Приехали на выгон, он снова с кобылицы не слезает, а чтобы сон его не сморил, взял он колючих репьёв и насовал себе за ворот. Да сон всё-равно сомкнул ему очи. Скинула его кобылица, обернулась зайцем и умчалась в лес.
Проснулся Йоница, видит – нет кобылицы. Стал он плакать да причитать на всё поле. Прибежал к нему хромой заяц, которому он лапу перевязывал.
— Не плачь, не горюй, мы её тебе вмиг пригоним.
Собрал заяц всех собратьев, стали они меж собой чужака искать – и нашли по зубам, зубы-то у него лошадиные были. Стали они зайца-чужака щипать да кусать, из лесу гнать. А Йоница уже стоит-дожидается.
— Не велю тебе быть зайцем, а велю быть снова кобылицею.
Огрел он зайца уздечкой, и стал тот снова кобылицей. Оседлал её Йоница и вмиг до избушки бабы-яги доскакал.
А баба-яга сидит, воду в котле кипятит, ждёт: вернётся Йоница без кобылицы, она его живьём в котле и сварит. Как завидела молодца верхом, от злости чуть не лопнула. Но Йонице ни слова не сказала. А кобылицу железной плёткой избила и приказала на третий раз хорошо спрятаться.
На третий день снова поехал Йоница на выгон и снова верхом на кобылице заснул, будто кто-то его околдовал. А кобылица на сей раз обернулась древним дубом в лесной чаще, и корни пустила как раз там, где спал хромой зайчишка, пришлось ему уйти с насиженного места.
Проснулся Йоница – ищи-свищи кобылицу. Совсем он голову повесил. От бабы-яги мудрено живым уйти. Да ведь друзья в беде не оставят.
Приходят к Йонице царь-птица и хромой заяц и говорят ему:
— Не бойся ты ничего! Возьми свой стальной посох, да ударь по каждому дереву в лесу. Тогда и найдёшь свою кобылицу.
Послушался Йоница. А как дошёл черёд до древнего дуба, тот зашумел, зашатался. А Йоница и говорит:
— Не велю тебе быть дубом, а велю быть кобылицей!
Стал дуб кобылицей, оседлал её молодец и поскакал домой. Как увидела их баба-яга, зубами так заскрежетала, что они кривыми стали. Да делать нечего. Год-то прошёл.
Говорит Йоница:
— Довольна ли ты моей службой?
— Куда как довольна, — ворчит баба-яга. — Что же, пошли в конюшню, выберешь себе коня за службу. Только поешь сперва, оголодал, небось.
Принялся Йоница за еду, а в это время подлетела к окну царь-птица и тихо ему говорит:
— Выбирай коня самого неказистого.
Пошли баба-яга с Йоницей в конюшню, стала она ему коней показывать. Каких тут только не было! Выбирай любого.
А в дальнем углу стоит шелудивая кляча, смотреть стыдно.
— Возьму вот эту, пожалуй, — говорит Йоница.
— Да на что тебе такая лядащая, — говори баба-яга. — Выбирай доброго коня.
Но Йоница упёрся, стоит на своём. Пришлось бабе-яге отдать ему клячу.
Распростился он с бабой-ягой и повёл клячу за ворота. А она еле-еле плетётся, спотыкается. Но только со двора вышли, превратилась кляча в богатырского коня, хоть в поднебесье лети. Мог тот конь день и ночь без роздыха скакать.
Сел Йоница на него, только про Иляну Косынзяну подумал, глядь — он ужу у дворца, где Змей живёт. Иляна как раз по воду шла к колодцу, увидела Йоницу, на шею к нему бросилась. Сели они на коня и понеслись. А Змей за ними в погоню.
Только куда ему за богатырским конём угнаться. Видит Змей – дело худо. Стал он кричать богатырскому коню, чтобы он седоков сбросил, а Змей за это будет его в молоке купать и овсом с сахаром кормить.
Не сплошал Йоница, крикнул змеиному коню, что будет кормить его одним клевером да в росе купать. Змеиный конь как это услышал, мигом сбросил с себя Змея, расшиб его о землю и копытами растоптал.
Пересел тогда Йоница на змеиного коня, Иляна на богатырском осталась, и поехали они в тридевятое царство к Иляне во дворец. Устроили они пир на весь мир, и стали жить-поживать. Может и теперь живут.